В день соревнования погода, как и предсказывали, не подвела. Жара стояла такая же, как и весь прежний месяц. Солнце с безоблачного неба опаляло крикетное поле, выгоревшее до бледно-коричневого цвета, ведь усердно поливали лишь прямоугольник в центре, благодаря чему он и остался изумрудно-зеленым. Мор стоял возле павильона за двумя рядами деревянных стульев. Он опрометчиво надел рубашку с длинными рукавами и теперь ужасно страдал от жары. Хотелось уйти куда-нибудь, где попрохладней, хорошо бы побольше тени. Хотелось лечь и уснуть. Но куда уж там, надо быть здесь, на людях, ходить, разговаривать, словно все в полном порядке.

Нельзя сказать, что Мор всегда равнодушно относился к соревнованиям. Необъяснимое волнение обычно рождалось одновременно с этим действом и захватывало всех, в том числе и учителей. Но в этом году Мора действительно поразило какое-то огорчительное бесчувствие. Он с трудом заставлял себя следить за игрой. Его отделение сейчас принимало мяч. Все утро и потом некоторое время после полудня они играли на подаче и довели общий счет до «100 — 68». Теперь подавали подопечные Пруэтта, и одним из двух отбивающих, как раз сейчас находящимся на площадке, был Дональд Мор. Играл он исключительно хорошо, энергично, в своей неповторимой манере и два недавно отбитых им мяча вызвали бурю рукоплесканий. Он сделал двадцать три пробежки и чувствовал себя на поле как в своей родной стихии. Общий счет пруэттовских игроков составил пятьдесят два к одному.

Джимми Кард только что встал на подаче. Накануне соревнований Карда неожиданно прикрепили к отделению Мора. В школе существовало правило, по которому, с какой-то неведомой целью, ученика могли от одного куратора вдруг взять и перевести под опеку другого. Хотя это означало лишь то, что этот ученик во время соревнований должен был играть в команде куратора, к которому его приписали, и ходить в поход с его отделением. Кард играл, будто хвастая перед зрителями своим умением — длинными пробежками, множеством разных приемчиков и выкрутасов. Мячик от его биты летел по полю со скоростью шаровой молнии, правда, не всегда по прямой. Мор наблюдал, как он подает Дональду. Потом отвернулся. Растроганный зрелищем играющего сына, в этот момент он был всей душой с ним.

Мор начал медленно прохаживаться за рядами. Тоска донимала его. Он смотрел то вдаль, через поля, туда, где краснели крыши городка, то оборачивался в сторону леса. Как там темно и прохладно. Взять что ли и уйти незаметно? Нет, нельзя. Раздались аплодисменты, и, обернувшись, он увидел, как Дональд передает мяч в сторону защитника для следующей серии бросков. Успехи Дональда явно нравились болельщикам. Вон он стоит посреди зеленого прямоугольника, о чем-то советуясь с товарищем по команде. Кард подошел, сказал что-то, и все рассмеялись. Любопытно, подумал Мор, за кого я сейчас по-настоящему болею — за свое отделение или за своего сына?

Соревнование отделений — финал игр «на выбывание», — длилось, как правило, два дня, и первый день считался самым торжественным; именно по случаю этого первого дня директор устраивал ужин для учительского состава — мероприятие, «в эпоху консульства» Эвви, достигшее беспрецедентной степени унылости. Бейсфорд, известный своей склонностью к горячительным напиткам, пытался внушить Эвви, что можно бы организовать все как-то повеселее, но успеха не достиг; Бейсфорда в этот раз не было, а Мор, его замещавший, убеждать и не собирался. Родителям и прочим визитерам в день соревнований вход на территорию школы был закрыт, хотя некоторые иногда все же просачивались. Эти соревнования считались сугубо внутришкольным праздником, и два ряда стульев занимали целиком учителя, члены их семей, ну и какое-то количество друзей учителей. Школьники расселась вдоль опушки леса, частью на солнце, частью в тени, а некоторые разместились у павильона, недалеко от того места, где на поле стоял подающий. На всех мальчиках были особые сен-бриджевские кепочки с мягкими козырьками, которые ученики охотно носили в летнюю жару. Мор на глаз оценил, что явились в основном все. У леса болельщики сидели особенно густо. Время от времени оттуда, из-под деревьев, доносилась приглушенная невнятица голосов, или одиночный мальчишеский выкрик с поля, но, в основном, все следили за игрой в напряженном молчании.

Эверард сидел в первом ряду, перебрасываясь репликами с Хензманом, который в дни соревнований становился человеком номер один. Пруэтт, до сих пор находившийся в павильоне, как раз показался на пороге. Тим Берк тоже сидел в первом ряду. Загоревший, выглядевший здоровее, чем когда-либо, он был, по всей видимости, в отличном расположении духа и разговаривал о чем-то с одним из учеников шестого класса. Тим умел находить общий язык с подростками. Мор раздумывал — подойти ли к Тиму или все же скрыться в лесу, но не сделал ни того, ни другого. Среди болельщиков не было ни одной женщины. Нэн, которая в качестве жены преподавателя непременно бы явилась, уехала, а миссис Пруэтт как раз накануне получила солнечный удар и с головной болью лежала дома. Мор еще раз со вздохом огляделся по сторонам... Скорее бы кончился этот день.

Уже пять дней прошло, как уехала Нэн, пять дней с той невообразимой сцены в лесу. С тех пор Мор ни разу не встретил Рейн, да и не пытался с ней встретиться. И она, вероятно, тоже не стремилась повидаться с ним. За все эти дни он даже мельком не видел ее. В тот вечер Мор уснул в блаженном, изумительно радостном состоянии, такой радости он еще никогда в жизни не испытывал. Зато наутро проснулся в полном душевном разладе. Вчерашнюю вспышку он теперь готов был объяснить и неожиданным чувством освобождения, связанным с отъездом Нэн, и желанием отомстить ей же за ее поведение, и переутомлением, и наконец этой нескончаемой жарой. Но какой бы ни была причина, одно несомненно — такое больше не повторится. Едва не объяснился в любви! Да как же можно было позволить себе подобное легкомыслие?

Особенно изумляло его то, насколько размягчающей, обессиливающей оказалась сама лишь мысль о влюбленности. Неужели одна маленькая фраза «я влюблен» способна столько натворить? Ведь и доказывать не надо, что все эти увлечения хороши для двадцатилетних юношей, а в его жизни ничего подобного быть не может. К обязанностям, налагаемым браком, Мор относился очень серьезно. По крайней мере, считал, что очень серьезно. К углубленным размышлениям по этому поводу жизнь до сих пор его не призывала. Во всем, что касалось жены и детей, он всегда был предельно добросовестным и ответственным. И ничего такого прежде не случалось, что заставило бы его усомниться в правильности собственного образа жизни. Просто не было в его буднях, таких прочных, таких устойчивых, места для подобных страстей и драм. Безумную страсть он мог представить себе разве что во сне. И вот этот сон сбылся.

Явь оказалась совсем не радостной. Мору не давала покоя мысль, что своим поступком он, возможно, озадачил Рейн, поверг в недоумение, растревожил и, может быть, далее испугал. Он не представлял, что она думает на самом деле, что чувствует, но, скорее всего, она ничего к нему не питает, кроме некоего невнятного расположения. Если это так, то и его порыв, и последующее отступление наверняка постарается вычеркнуть из памяти. В худшем случае, почувствуется некая неловкость при неизбежных встречах в обществе, но это можно пережить, а потом она уедет навсегда. И все же Мору было очень досадно, что из-за него она пережила неприятные минуты. Потом еще раз мысленно представив их последний тет-а-тет, он пришел к заключению, что наверняка сейчас она о нем думает очень плохо; и захотелось написать ей еще одно письмо. Но он устоял. Ранний опыт его все же чему-то научил. Написать еще одно письмо означает продолжить историю, под которой самое время подвести черту. Молчать, стушеваться, надеясь что она все поймет правильно — вот лучший выход.

Этим утром ему не давала покоя еще одна мысль — что будет, если она придет на матч. Эвви, несомненно, ее пригласил. Но до сих пор ее не было видно, и уже слишком поздно, так что, может быть, и не придет. Внимание его вновь обратилось к игровому полю. Дональд передал мяч полевому игроку по правую сторону от себя, сделал пробежку и почти свалил воротца. Школа облегченно вздохнула. Это был последний мяч перед заменой, и Дональд вновь должен был играть на подаче. Напряжение стало нестерпимым. Но слава Богу, приближалось время перерыва.

И тут некая фигура выступила из сумрака деревьев. Это был Бладуард. Все знали, что по таким поводам, как нынешний, он считает своим долгом совершать над своей внешностью определенного рода усилия. На этот раз его желание соответствовать моменту ярче всего сказалось в появлении белых шерстяных брюк и пиджака. Именно эти ухищрения и напомнили Мору, что Бладуард — как никак выпускник Итона. Проходя мимо, Бладуард кивнул, как показалось Мору, довольно прохладно, после чего занял место во втором ряду. Непонятно почему, но неприветливость Бладуарда задела Мора. Не особо вдумываясь, он, тем не менее, ценил хорошее мнение о себе Бладуарда. Мрачное чувство вины закралось в него, перейдя в горькое осознание собственной отверженности. Как будто весь мир ополчился против него.

И тут невдалеке от павильона мелькнуло что-то сияюще-белое. И зарябило на границе Морова поля зрения в тот миг, когда он медленно поворачивался в противоположную сторону. Он замер и обернулся. Это Рейн шла к импровизированным трибунам по открытому травяному пространству. На ней было светло-голубое платье с широкой юбкой, над головой она держала отороченный рюшами белый зонтик и, как будто чем-то смущенная, нервно вертела его в руке, и от этого тени все время скользили по ее лицу. Глядя как она приближается, Мор чувствовал себя так, будто сквозь него проезжает какой-то громадный автомобиль, оставляя за собой черную дыру, за края которой он в отчаянии цепляется.

Среди публики появление девушки произвело фурор. Эверарда похлопали по плечу, и он обернулся. Сидящие на почетных местах начали вставать и отодвигаться в разные стороны. Шестиклассники подхватили стулья и побежали ставить их на самые выгодные для зрителя места. Эвви засуетился, пытаясь как-то отступить, но ряд был слишком тесен, он зацепился за ножку стула, потерял равновесие, и, если ли бы не поддержка Хензмана, наверняка бы упал. И толпы юных болельщиков смотрели уже вовсе не на игровое поле. Они смотрели на Рейн, идущую сейчас вдоль первого ряда. Эвви прижался к стулу, чтобы она могла пройти и занять место рядом с ним. На поле, даже на поле, некоторые игроки поворачивались к трибунам, и, прикрывая глаза от солнца, наблюдали за происходящим. «Замена!» — очнувшись, крикнул судья. Игроки начали меняться местами. Дональд, украдкой сделавший еще одну пробежку, находился на стороне подачи. Мяч полетел к Карду.

Перейдя поле, Кард прошел мимо Дональда. «Куколка твоего папочки!» — бросил он и побежал дальше, пританцовывая и насвистывая: «Девчонка на все пять, но любит погулять», попутно подкидывая мячик.

Дональд покраснел как рак. Глянул в сторону павильона, отвернулся, и, крепче сжав биту, наклонил голову, как бы говоря — игра еще не окончена, нельзя распускаться.

Кард сделал свою излюбленную длинную пробежку и грациозно метнул мячик. Тот пулей вылетел из его руки. Дональд попытался задержать, но напрасно; повернулся и увидел, что средняя спица ворот лежит на земле. Болельщики захлопали в ладоши. Дональд еще раз повернулся и быстро пошел к павильону. На Карда он далее не взглянул.

Мор понял, что сын огорчен. И это тоже, пусть иначе, чем все остальное, мучительной болью отозвалось в нем. Рейн села рядом с Эвви, и прочие зрители тоже заняли свои места. Дональда проводили аплодисментами. Ведь его стараниями счет стал 30—1. Второй отбивающий вышел на поле. Вот сейчас самое время уйти, подумал Мор, но тут какой-то преподаватель младших классов подошел к нему и начал о чем-то спрашивать. Мор отвечал механически.

Еще два раза игроки поменялись местами, и наконец настал перерыв на чай. Но Мор почему-то не мог заставить себя уйти и по-прежнему стоял на свободном пространстве между рядами стульев и лесом. К нему подошел Тим и вместе они направились к большой палатке, воздвигнутой в дальнем конце игрового поля.

— Дон отлично играет, — заметил Тим.

— Да, неплохо, — вяло согласился Мор.

Они вошли в палатку. Внутри было душно и одуряюще пахло нагретой травой и брезентом, отчего Мору тут же вспомнилась длинная вереница вот таких же, канувших в прошлое летних четвертей. Гурьба мальчишек уже воевала за чашки с чаем. Для учителей был устроен отдельный буфет, и Тим с Мором оказались там первыми посетителями. Мор передал Берку чашку и сэндвич с огурцом. Он сделал над собой усилие, чтобы не оглянуться.

Тим что-то говорил. Они стояли в углу палатки.

— У нас не было времени переговорить.

Мор почувствовал, что неведомо почему сердце у него ушло в пятки.

— Мор, ты обещал сегодня дать окончательный ответ. Ну, так каково же твое решение. Время не ждет, пора действовать. Ты обсудил с женой?

Мор покачал головой. В последние дни он вообще об этом не думал. Но сейчас понял, что не сможет, во всяком случае, прямо сейчас наверняка не сможет дать окончательный ответ.

— Дай мне немного времени, Тим, Нэн все еще против. Я ее уговорю, но надо постепенно.

Я, кажется, готов отказаться от задуманного, мрачно подумал он. А ведь еще совсем недавно казалось, что все решено бесповоротно. И вот снова откладываю. Но, несомненно, это лишь на время. Ответ будет, но только не сейчас. Дело в том, что он совершенно перестал сердиться на Нэн. Теперь им скорее владело чувство вины, перед которым отступало то удовольствие, тот интерес, с которым в иных обстоятельствах он мог бы прочесть эти два письма, присланные Нэн после приезда в Дорсет. Нет, это неподходящий момент для наказания Нэн. Еще неизвестно, кто из них двоих провинился сильнее. Он подождет и постарается без спешки объяснить ей свою точку зрения. И если он и в самом деле твердо решил, она не сможет не согласиться с ним. А пока он чувствовал себя расстроенным и встревоженным недавними событиями. В такое время, когда завершается учебный год, два кризиса ему не по силам. Борьба с Нэн, когда до нее дойдет, а особенно, если эта борьба будет спровоцирована натиском с его стороны, наверняка окажется жестокой и кровавой. А сражения на два фронта ему не одолеть. Ну, разумеется, этот второй «фронт» можно счесть и закрытым, но надо быть реалистом и понимать, что должно пройти время, пока он сможет рассуждать беспристрастно. Сейчас борьба с Нэн ему просто не по силам.

Мальчишек в палатке становилось все больше. Вытянув шею, Тим глядел в глаза Мору так внимательно, словно собирался вытащить соринку.

— Извини, но я тебя сейчас поколочу. Целый год потратил, обхаживая тебя, уговаривая согласиться на то, на что ты, если бы мыслил здраво, пошел бы без всяких уговоров. И что же? Ты все еще трусишь.

— Я не трушу, — раздраженно возразил Мор. — Я все решил бесповоротно. Но нужно время, чтобы Нэн привыкла к этой мысли. Дай мне еще три недели и, ради бога, Тим, не надо крайностей. Мне в самом деле нелегко. — Он со стуком поставил чашку и блюдце.

— Ладно, не кипятись! — попросил Тим.

Дональд пробирался к ним сквозь толпу. Не будь здесь Тима, подумал Мор, он, конечно, постарался бы меня не заметить. Мальчик сдержанно поздоровался и принял поздравления за отличные подачи. Он нагнулся, напрасно пробуя стряхнуть приставшие к белым фланелевым брюкам травинки. Мор отметил, что лицо сына стало более мужественным и взрослым. Но с Дональдом так всегда — когда у него что-нибудь получается, он взрослеет прямо на глазах. Ему бы побольше уверенности, и все было бы хорошо.

— Что я тебе сейчас покажу, угадай? — разулыбался Тим. — Что у меня в карманах, ну-ка посмотрим. — С давних пор, еще когда Дон и Фелисити были совсем маленькими детьми, Тим завел обычай произносить при встрече эти слова и сейчас повторил их тем же тоном и с тем же жестом. Он порылся в кармане пиджака. Обычно Тим щеголял в вельветовой куртке, но сегодня, ради праздника, надел строгий серый костюм, в который выряжался лишь в случае нечастых визитов в церковь. То, что Тим вытащил из кармана, оказалось золотой зажигалкой, сделанной в виде охотника, подстерегающего добычу, а по бокам украшенной затейливым цветочным узором. Тим щелкнул — вспыхнул огонек. Мор тут же извлек сигареты, для Тима и для себя. Над Дональдом тяготело обещание — не курить до двадцати одного года.

Тим протянул зажигалку Дональду, чтобы тот полюбовался. Мальчик взял ее с восхищением. Вещица была массивная, золото казалось теплым и, непонятно почему, мягким. Работа была мастерская.

— Откуда она у тебя? — спросил Мор.

— Сам сделал.

Мор всегда поражался многочислености талантов Тима.

— Тебе нравится? — обратился Тим к Дональду, еще раз щелкнувшему зажигалкой.

— Да!

— Тогда бери. Это награда за отличную игру.

Зажав в руке зажигалку, Дональд вопросительно посмотрел на отца.

— Тим, что за глупости? Это очень ценная вещь, золотая. И такое дарить мальчишке!

— Но объясни, почему я не должен дарить.

— Он потеряет, и тем дело кончится, к тому же это поощрит его начать курить.

— Полнейшая чушь. Зажигалка может понадобиться и для того, чтобы поджечь кучу хвороста во время похода и чтобы ночью рассмотреть указатель на дороге. Бери, мальчик.

Но Дональд по-прежнему смотрел на отца.

— А... — Мор намеревался сказать «хорошо, согласен», но вместо этого получилось «А, черт с ним». Он махнул рукой, и Дональд, восприняв этот жест как разрешение удалиться, просто скрылся в толпе.

— И тебе не стыдно... — начал Тим.

А Мор вдруг осознал, что Рейн стоит в нескольких шагах от него. Она наверняка видела сцену с Дональдом. Эвви тоже оказался рядом и очевидно ждал возможности вступить в разговор.

— Я только хотел сказать, — не замедлил он, — что мы как раз сейчас собираемся в машине мисс Картер поехать к Демойту взглянуть на портрет. Мы долго не задержимся... вернемся ко времени начала игры или вскоре после начала. Не хотите ли поехать с нами?

Мор подумал и кивнул: «Благодарю, мы с радостью поедем».

И они вслед за Эвви вышли из палатки. Эвви шел впереди вместе с Рейн. Пруэтт держался рядом. Бладуард, он тоже был здесь, следовал на два шага позади. Мор и Тим замыкали шествие. Мор пытался вспомнить, в каком месте на опушке леса бросил свой пиджак. Но все равно сейчас нет времени искать. Он подвернул измятые рукава рубашки. Они подошли к тому месту, где недалеко от въезда в учительский садик стоял «райли». Сердце гулко заколотилось в груди у Мора, когда он увидел автомобиль. Машина выглядела как новенькая, даже лучше, чем до ремонта. Вопрос оплаты счетов напомнил о себе болезненным уколом.

— Очень жаль, но мне пора, — сказал Тим Берк. — Уже поздно, а я и не заметил. Нет, не надо подвозить, у меня мотоцикл.

— Кстати, мистер Берк, вы знакомы с мисс Картер? — спросил Эвви.

— Приятно познакомиться, — расшаркался Тим и, махнув на прощание рукой, удалился. Остальные замерли вокруг машины в неуклюжих, выжидательных позах. Еще несколько минут ушло на церемонные пропускания вперед и наконец расселись по местам — Рейн и Эвви впереди, Мор, Пруэтт и Бладуард сзади. Мор все еще не верил, что снова сидит в ее машине. Ему не давала покоя глупая фантазия — что это, в некотором роде, похищение. А через несколько минут он уже винил себя за то, что согласился поехать. Рейн наверняка этого не хотела. Но ведь не могла же она просто подойти и сказать: останьтесь, я не хочу, чтобы вы ехали. Та горечь, которая не отпускала его весь день, вернулась с удвоенной силой. Автомобиль